Content is king 34. Мой новый блог с интересным напарником
Одна из целей моей осенней Стодневки с 1 сентября — подготовка памятки о том, как можно использовать нейросети в рамках Стодневки. Я уже начал делиться опытом с участниками.
4 ноября 2022
2595 просмотров
В детстве я расспрашивала бабушку о войне. О той самой, Великой Отечественной. Она очень мало рассказывала о войне. Не хотела.
Но я очень хорошо запомнила то, как она вспоминала самое начало.
— Мы стояли в очереди за хлебом. И тут в громкоговорителях по всему городу: «Внимание! Внимание!...»
В очереди за хлебом моя 19-летняя бабушка узнала, что началась самая кровавая и жестокая в истории человечества война, унесшая в результате миллионы жизней.
— И что ты тогда почувствовала? — допытывалась я
— Да ничего особенного, тогда постоянно какие-то войны были, одной больше, одной меньше. А потом отправили на завод токарем, пули делать для фронта. Пропускать рабочие дни нельзя было, и еды было мало. А в остальном — ничего особенного, жили как жили.
Конечно, может быть это ее история уже с высоты возраста, опыта, Победы. Все-таки память — это творческий процесс. Но…
Я сейчас думаю, как нынешние 19-летние будут вспоминать начало текущей войны? Хотя, что 19-летние, как мы — рожденные в 80-х — будем себя вспоминать?
«Я приклеилась к Ютубу и Твиттеру, Фейсбуку и Телеграму, и следила за потоком невесть откуда взявшихся новостей, в перерывах ломая копья в бесконечных спорах, доходящих до ругани и оскорблений, с людьми, которых я даже не знаю».
Н-да, это вам не пули без права на выходной отливать (или вытачивать, или как их там ещё производят, бабушка вот не рассказала).
Есть те, кого эта, текущая, война коснулась непосредственно. И я даже не буду пытаться притвориться, будто понимаю, каково это. Кризисные переживания в общем-то и отличаются тем, что вообразить их и как-то морально к ним подготовиться абсолютно невозможно. В этом их суть. Когда война становится реальностью, это страшно. Это — трагедия.
Психика к этой реальности быстро приспосабливается, переключается, перенастраивается. Нет, легче от этого не становится, но становится в некоторой степени понятно, что переживает человек, какие у него потребности, понятно, от чего спасаться, с чем бороться. Повторюсь, от этого не легче, это — по-другому.
А есть мы, которых война не тронула непосредственно. Нам, конечно, легче физически. Но наша психика попала в явный диссонанс: игнорировать войну невозможно, а приспособиться к новым реалиям не обо что, так-то ведь ничего не изменилось. Живём как жили.
Я буду писать про этих вот зависших меж двух реальностей нас. Не потому, что наш опыт весомее и более достоин внимания: это не так. В широком социальном смысле наш опыт вторичен.
Но на уровне каждого индивидуума собственный опыт первичен всегда, и требует освоения. А я не могу про опыт войны. Я могу про опыт столкновения войны и мира в отдельно взятой черепной коробке.
В физическом окружении ничего не изменилось, или изменилось незначительно.
Я вот деньги не могу теперь в Россию переводить и письма отправлять, когда мне надо. Это скорее неудобство, чем кризис. Не считается.
Но изменилась феноменология. Восприятие. Фон. Среда. Произошёл сдвиг парадигм, поднялись вопросы, которые раньше не возникали ни в каком приближении, а сейчас требуют срочного ответа. Я вот вчера застала себя за изучением устройства снайперского прицела.
Раньше национальная идентичность рассматривалась примерно как в анекдоте: «Рыбки, как вам водичка? — Какая водичка?»
А сейчас появились «хорошие и плохие русские», «Россия уехала из России», «русский мир» материализовался. И вот оно, глубокое, экзистенциальное: а Я — кто? А если я русская, что это значит?
Ответов много, а для каждого он свой, причём для самоидентификации может быть что и решающий.
Называют «орком» и «агрессором», но я ведь знаю, что это по описанию ко мне не подходит. И вроде глупые обзывалки, но даже они заставляют как минимум зарегистрировать, отметить, выделить в своём сознании «я этим не являюсь, кто бы что ни говорил». Тоже по-своему важный опыт.
Нам, тепличным книжным детям, не знавшим битв, открылось измерение, которое почти как Лукьяненковский «сумрак»: в нём страшно и не понятно, но в нём же открываются те уровни познания себя, которые в привычной нормальной жизни были недостижимы.
Нет, я не хочу доступа в «сумрак» такой ценой. Я его не выбирала и никогда бы не выбрала.
Просто если уж внешняя ситуация стала неизбежной, то выбор только между принимать ли этот «сумрак» как страшное и непонятное, или увидеть в нём наряду с угрозой ещё и потенциал личного роста, доселе невозможный.
Все ли могут увидеть? Нет, не все. И тех, кто не видит никакого потенциала и к чертям шлют этот сумрак, я понимаю.
Недавно мой научный руководитель написал мне такое: «Оля, у вас в работе есть позиция, но нет достаточного понятийного аппарата, чтобы её развернуть. А вот у Густава Юнга на эту тему есть понятийный аппарат». И направил меня собирать понятийный аппарат у Юнга.
Я это к чему. Чтобы освоить сумрак военного времени как новую реальность и познать себя в ней, нужен понятийный аппарат. В социальном и идеологическом разрезе наследие Великой Отечественной Войны такой понятийный аппарат очень даже предлагает. Поколение рождённых в 80-е, моё поколение, с одной стороны, ещё имело возможность прикоснуться к этому наследию, и если не впитать его, то хотя бы изучить и ознакомиться.
Когда твоя картина мира вмещает в себя понятие, что «есть такая профессия — Родину защищать», когда понимаешь, что бывает такое, что «ярость благородная вскипает как волна», срабатывает некоторое узнавание. Его сейчас путают с «поддержкой войны», но на самом деле это — наличие понятийного аппарата не только мирного времени, но и времени военного. Это расширение восприятия до «и войны тоже бывают».
В то же время для нас, тепличных миллениалов, постижение реалий войны было в подавляющем большинстве — задачей факультативной. Не хочешь, не интересно, отвергаешь — никто тебя заставлять не будет, и вполне можешь найти себе окружение, где отказ от этого наследия даже поощряется.
Надо ли удивляться, что, отказавшись и спрятавшись от понятийного аппарата военных реалий, человек сейчас совершенно не может освоить происходящее, и впадает в панику, отрицание, торг. Нет расширения в «и войны тоже бывают и это надо как-то освоить», а значит, когда реальность выходит за рамки восприятия, возникает тяжёлый конфликт с этой реальностью. Плохие новости: в конфликтах с реальностью реальность всегда побеждает. Поэтому с ней лучше не конфликтовать.
Вот тогда неизбежный сумрак — это просто страшно и непонятно, и нет в нём никакой возможности прорастания чего-то нового на уровне личности.
Несколько лет назад я обучала созданию контента для бренда и в своей методологии отталкивалась от понятия «семиосфера». Тогда объяснение того, что такое «семиосфера», занимало очень много сил и времени. А сейчас мы с разгона врезались в разные семиосферы и нас по ним, простите, размазало.
Семиосфера — это воспринимаемый мир, созданный информационно-эмоциональным фоном.
В доброкачественной форме семиосферу может создать, например, фитнес-клуб, погружая клиентов в мир здорового образа жизни, подкачанных тел, ценности силы и упорства, эстетики кубиков пресса и стильных леггинсов.
В злокачественной форме мы видим семиосферы, созданные политической пропагандой, на которые распались наши общие миры. Зато теперь не надо объяснять, что это такое: на какой бы стороне вы лично ни были, вы наверняка на себе ощутили недоумение «как можно в это верить???» А просто человек по той или иной причине угодил в противоположную от вашей семиосферу, вот и всё.
Между семиосферами тоже идёт война, и она то проходит через всех нас, и тоже открывает глубины того самого «сумрака», который можно либо освоить, либо стать его жертвой.
Запихнуть разбушевавшегося чёрта обратно в табакерку невозможно (и пожалуйста, не надо ассоциировать эту метафору с конкретными людьми, обойдёмся без подросткового ёрничания). Сейчас возможно только выбрать, в какой семиосфере дальше функционировать и каким понятийным аппаратом оперировать.
Про понятийный аппарат идеологии мы поговорили, но есть ещё понятийный аппарат психологии, который в этом опыте расширения реальности очень применим. Я хочу показать вам модель Фёдора Василюка, которая лично для меня многое расставила на свои места. Что сейчас особенно ценно.
Фёдор Василюк, российский учёный психолог, много писал о переживании критического опыта, и кризисах, стрессе, травмах, о потере близких. Но есть у него и фундаментальная модель, так сказать, сценария жизни. Мы в эти сценарии так или иначе попадаем, и наша задача как личности, как человека разумного, эти сценарии узнавать и хотя бы пытаться их произвольно менять. В этом и заключается личная победа в войне обезличивания.
Эта модель представляет собой матрицу, выстроенную по двум критериям:
Внутренний мир (простой / сложный)
Внешний мир (лёгкий / трудный)
Таким образом, мы получаем четыре комбинации, четыре основы для выстраивания личного сценария жизни:
Первая комбинация: «я простой и мир лёгкий»
Это по сути своей состояние эмбриона. Есть тело с базовыми рефлексами, есть полностью обеспечивающая потребности этого тела среда, и, собственно, всё. В адекватном варианте, для каждого из нас модель жизни «я простой и мир лёгкий» заканчивается с нашим появлением на свет. Но что интересно: наше поколение потребителей принимает эту модель, этот «рай для эмбриона», как достойную цель. Как то, к чему нужно стремиться, чего хочется иметь, или даже так: не достигнув этого, ты можешь смело записывать себя в лохи.
Герой нашего времени из Инстаграма, который, не заморачиваясь этикой, моралью, самореализацией, и вот этим всем, организовал себе (или ему организовали) пассивный доход, и он теперь занимается тем, что «сходит с ума от того, что ему нечего больше хотеть».
Вторая комбинация «я простой, а мир трудный»
Это позиция школьника в норме, и вечного школьника… ну не то, чтобы в патологии, но в варианте ниже оптимального. Это когда «я сам не разберусь ни за какие коврижки, и мне требуется постоянный надзор». Это, кстати, те самые участники всевозможных курсов и тренингов, которые не просто закрывают пробелы в знаниях и навыках или развлекаются обучением, а прямо реально зависят от постоянного присутствия фигуры наставника в своей жизни.
Люди в позиции «я простой, а мир трудный» наиболее подвержены пропаганде: они предпочитают не факты, а готовые выводы. Поскольку «мир трудный, а я простой», то информацию об этом мире желательно получать в уже разжеванном виде с готовыми выводами и эмоциями.
Третья комбинация «Я сложный, а мир лёгкий»
Это — моя любимая, потому что наш брат помогающий практик в большинстве своём застрял в ней. В этой позиции рождаются набившие оскомину «надо только поверить в себя», «разреши себе изобильное мышление», «образ мышления меняет всё»...
Не подумайте, что я это пишу с сарказмом: в мирное время ситуаций, в которых мир на самом деле легче, чем кажется невротическому сознанию, очень много. И в мирное время на самом деле бывают случаи, когда надо устранить невроз, и решение будет на ладони. Из этого, кстати, может вырасти и магическое мышление, и вера в то, что стоит только поверить / захотеть / как следует проработаться, и всё будет по-твоему.
Кстати, я думаю, что фанатичная позиция «нет войне», требующая постоянного отстаивания и оглашения, — это как раз продукт модели «если я чего-то хочу, то так оно и будет». И кажется, надо только захотеть, доказать, отстоять, произнести как заклинание, и лёгкий мир повинуется глубине моей сложной натуры. А когда мир перестаёт быть лёгким, то естественное последствие такой позиции — тяжёлая фрустрация, сопровождаемая праведным гневом, и состояние глубокой беспомощности, вплоть до депрессии. Знакомо?
И четвертая позиция: «Я сложный и мир трудный»
Федор Василюк пишет об этой позиции, как о позиции зрелого адекватного человека. Мы — люди — созданы со сложной психикой, и наша основная задача в жизни — испытать, на что эта наша сложная психика способна. Это и есть самореализация. А жизнь — штука трудная. И если она таковой не казалась, то только потому, что кто-то другой брал на себя труд обеспечивать нам лёгкость бытия. А мы воспринимали за должное то, что даётся огромными усилиями. И в те моменты, когда усилий недостаточно, чтобы удержать над нами зонтик мира, благополучия и лёгкости, наступает кризис. А так-то, мы просто видим мир в его истинной форме.
Ну, знаете, это когда по мере взросления начинаешь понимать, что еда не сама на столе появляется, к еде на столе ведёт ряд усилий со стороны родителей. И если какое-то звено в этом ряду оборвется, то еда может и пропасть, и что отсутствие еды — это изначальное положение вещей, а наличие еды — продукт преобразования мира.
Собственно, согласно Василюку, стратегия в позиции «я сложный, а мир трудный» — это творческая деятельность. Только не в смысле «креатив, картинки, экспрессия», а в смысле «активное преобразование как себя личностно, так и мира вокруг себя — предметно».
И тут заметьте отличие от третьей модели: не «я изменюсь, и мир последует за мной», а «я себя преобразую, и это даст мне возможность, ресурсы и опору преобразовывать доступную мне реальность».
В модели «я сложный — мир лёгкий» не размечены границы влияния на мир: волшебное воздействие своего желания как будто распространяется на всё. Для примера, опять же: «я не хочу войны, и ожидаю, что это моё непринятие войны заставит войны прекратиться».
В стратегии преобразования границы своего воздействия постоянно отслеживаются и регистрируются. И здесь скорее ход мыслей будет, например, таким: «Я не хочу войны, но прекратить её — не в моей власти. А что в моей власти? В моей власти не потерять близких мне людей из-за разногласий. Что мне нужно, чтобы это исполнить? Мне нужно разобраться со своим желанием повлиять на их точку зрения и со своим неприятием того, во что они верят. Разобравшись с этим, я смогу выработать стратегию общения с ними так, чтобы эти военные действия не внесли раздор в наши отношения».
Видите, всё достаточно конкретно.
Здесь нет ожидания, что «всё само наладится».
Здесь есть внутренняя работа, но у неё иная функция.
И здесь есть четкое понимание, на что я могу влиять, а на что — не могу. И это понимание не для того, чтобы в бессилии опустить руки, а чтобы «делай что можешь, и будь что будет».
Это и есть стратегия творчества, преобразования, ещё её можно назвать проявлением субъектности. Это — зрелость.
И вот что интересно. Бывают периоды, когда у тебя есть вариант не «созревать». Когда можно стремиться к «раю эмбриона», как к ценнейшему достижению, когда можно судорожно держаться за учителей, разжевывающих тебе хитрости жизни, когда можно силой мысли влиять на Вселенную и порой даже успешно, и когда зрелая субъектность, способность преобразования трудного мира сложным мной — это «задачка со звёздочкой».
Но приходят периоды, когда не принимать, что «мир трудный, а я сложный» — это прямой путь к депрессии, неадеквату, панике. К саморазрушению. И когда у тебя один выбор: или расти, или саморазрушаться.
Кризис — глобальный или личный — это такой период, когда отказ от роста равноценен согласию на разрушение. Хотя выбор всё равно остаётся за нами.
Если путь прорубая отцовским мечом
Ты соленые слезы на ус намотал,
Если в жарком бою испытал что по чём,
Значит нужные книги ты в детстве читал.
Я раньше думала, что это слова воинственности. Но теперь понимаю, что Владимир Семёнович смотрел глубже. Это про открытие, что я — сложный, мир — трудный, и единственная возможность не быть «в жизни ни при чём» — это преобразовывать её. Кому-то — мечом, кому то — словом, кому то — топором и лопатой, кому то — скрипкой и кистью. Инструменты не важны, важно то, что кризис — когда «испытать что по чём» — это наш человеческий долг.
И вот тут приходит ответ на вопрос «Так кто — Я?»
А я — это человек создающий и преобразующий. И свою идентичность, как русской (и тут можно подставить совершенно любую национальность) я создаю и преобразую сама. Я решаю, что это значит, как это проявляется, и на что мне при этом опираться, кто бы там что ни говорил.
★ С реальностью не стоит конфликтовать, какой бы неприятной она ни была. Любая реальность, если она освоена и понята, лучше, чем иллюзии.
★ Чтобы освоить новую для себя реальность, нужен соответствующий понятийный аппарат. Постигать понятийный аппарат и осваивать реальность — не значит этой реальности радоваться и оправдывать её. Это просто здоровая адаптация.
★ Для привыкших жить в мирное время, реалии войны (да и любой другой кризис) становятся «сумраком», в котором возможно увидеть то, что раньше не было видно. И это — очень ценно для личности.
Мирное время и жизнь вне кризисов допускают инфантильные модели восприятия себя и мира. Во время кризиса же эти модели становятся разрушающими, а единственной адекватной моделью восприятия становится «зрелость» и позиция преобразования себя и реальности. Кризис показывает, что мир и прочие блага жизни — не данность, а продукт преобразующих творческих усилий зрелой личности.
★ Наряду с остальным, сейчас многие проживают и сильнейший кризис идентичности. Основа этого кризиса — поиск идентичности извне. А зрелая позиция открывает простую истину: мы сами выстраиваем свою идентичность, всегда. И только таким образом мы можем достичь внутреннего мира, несмотря на внешние войны.
Надеюсь, этот текст будет вас поддержкой. Мне точно стал большой поддержкой процесс формулировки этих мыслей и возможности ими делиться.
До пандемии у меня была «аудитория», а я была ей «услугодателем». Но когда началась вся эта жуткая турбулентность, мы пришли к тому, что нужны друг другу в других ролях. Мы нужны друг другу как сообщество, искреннее и поддерживающее.
Так сформировался «круг своих», в котором мы поддержка друг другу, которому я даю материалы создаваемые для некогда коммерческого проекта (техники, медитации, лекции, рабочие тетради) бесплатно. Это наша адаптация к новым реалиям, и без неё было бы намного тяжелее.